- Как вы признались в одном из своих интервью, книгу «История культуры Санкт-Петербурга» вы писали на протяжении семи лет. А сколько времени вы работали над своей новой книгой «Русская культура XX века»?
- Как говорят в таких случаях, всю жизнь и еще один день. При создании такого рода всеобъемлющей книги нельзя отмерять период работы над ней только от того момента, когда ты действительно садишься за письменный стол. Потому что материал накапливается на протяжении всей жизни. Но в целом пишу я очень медленно, и в среднем у меня на то, чтобы именно записать книгу, уходит лет пять. Приблизительно столько же я не писал, а именно записывал «Историю русской культуры XX века».
- А в своей книге вы уделяете внимание эмигрантской составляющей русской культуры?
- Это очень хороший вопрос. Русская культура XX века прошла через три великих противостояния, или конфликта, как их можно еще назвать. Первым было противостояние культуры метропольной и эмигрантской, которое началось с 1917 года. Вторым было противостояние культуры советской, или ее же можно назвать коммунистической, и антисоветской (антикоммунистической).
Третий конфликт был между так называемыми горожанами и деревенщиками. Все эти термины, конечно, условны, но их можно применять, так как все понимают, о чем идет речь. Все эти три конфликта находятся в центре моей «Истории…». Я должен сказать, что все три конфликта – огромные раны на теле русской культуры XX века. Рана, нанесенная первым конфликтом, затягивается буквально на наших глазах. Я хорошо помню еще то время, когда этот конфликт была невероятно болезненным, когда эмигрантов в Советском Союзе практически не публиковали, особенно новейших. И я своими глазами наблюдал за тем, как в час по чайной ложке начинали публиковать сначала умерших, потом дело дошло до живых. Первый раз напечатали в «Новом мире» Иосифа Бродского. Тогда это переживалось как значительное событие, а сейчас это уже история. И все же этот конфликт на наших глазах рассасывается, он становится гораздо менее болезненным, все устаканивается.
А вот с культурой советской и антисоветской уже все не так просто. Потому что до сих пор очень спорным остается вопрос о том, как относиться к так называемому социалистическому реализму. Я в своей книге как раз призываю отнестись к социалистическому реализму чрезвычайно серьезно, потому что в рамках этого метода были созданы выдающиеся художественные ценности. И такая моя позиция далеко не всеми встречается с пониманием. Когда я разговариваю с деятелями культуры из Москвы и Петербурга, то некоторые встают на дыбы, когда я начинаю защищать те или иные аспекты социалистического реализма, которые мне, например, представляются ценными.
- А какие аспекты соцреализма кажутся вам ценными?
- Понимаете, тут есть еще один вопрос, которым я тоже занимаюсь в этой книге. А что называть социалистическим реализмом? Можем ли мы включать в социалистический реализм творчество Маяковского или поэмы Пастернака о 1905 годе, можем ли включать творчество Платонова или Филонова? Это до сих пор открытые и весьма конфликтные вопросы. Они однозначному решению не подлежат, и я пытаюсь во всем этом разобраться.
Но особенно болезненным, я должен сказать, является третий конфликт - между горожанами и деревенщиками. Советская власть держала его под общим прессом, и он тлел, был приглушенным. Он до сих пор не только не рассосался, но, по моим наблюдениям, только обостряется. Я сужу об этом по своим довольно острым спорам с моими московскими и петербургскими друзьями. К примеру, я считаю великими художниками Шолохова и композитора Свиридова. Но мои попытки защитить их воспринимаются просто в штыки людьми из противоположного лагеря. Дело доходит до крика, до ссор и т.д. До сих пор, как мне представляется, в России вся эта проблема воспринимается с партийной точки зрения. Не с точки зрения КПСС, а с точки зрения современной партийной идеологии. Если ты, условно говоря, либерал, то тогда ты должен почему-то обязательно отрицать Шолохова. Я такой позиции не придерживаюсь. И в этом смысле то, что я живу в Нью-Йорке, в некотором отдалении от современных российских партийных схваток, мне очень помогает. Это позволяет занять более объективную позицию. Мне когда-то Бродский говорил, что он уподоблял свою культурную ситуацию в Нью-Йорке позиции наблюдателя, который сидит на вершине холма и оттуда открывается вид на оба склона холма. Мне бы хотелось думать, что моя позиция объективного наблюдателя из Нью-Йорка дает возможность более уравновешенно и здраво судить вот об этом чрезвычайно остром конфликте. Если вы взглянете на то, что происходит сегодня в России, то увидите, что культура там делится на две, может быть, неравные части, каждая из которых другую часть игнорирует. Для людей, которые вручают премии им. Шолохова, премия имени Андрея Белого не существует. И наоборот. Так что острота этого конфликта нисколько не угасает, а может быть, наоборот, это пламя все больше разгорается. И мне бы хотелось думать, что эта моя книга послужит началу какого-то сближения между двумя полюсами, потому что люди должны начать осознавать себя частью исторического процесса, а не думать, что они все еще находятся на каких-то идеологических баррикадах.
- То есть из последнего предложения можно судить, что «История русской культуры XX века» писалась для российского читателя, а не для западного. Или как?
- Я считаю, что Россия на сегодняшний момент – часть глобальной культурной цивилизации. Может быть, впервые по-настоящему после семидесяти с лишним лет она опять стала частью мирового культурного процесса. Поэтому я не считаю, что здесь должно быть какое-то разделение. И даже не получится такого разделения. Я читал рецензии на мою предыдущую книгу: «Зачем нам писать, кто такой Чапаев? Мы и так знаем». А я знаю этих критиков, им по 70 с лишним, а уже их дети, о внуках и не говорю, не знают, кто такой Чапаев. Им надо это объяснять, точно так же, как это нужно объяснять нормальному интеллигентному западному читателю, интересующемуся русской культурой. Очень быстро сейчас сглаживается разница между интеллигентным культурным западным читателем и таковым же читателем из России. Именно по вопросам русской культуры. Приблизительно те же самые имена остаются в активном дискурсе, и приблизительно те же самые имена вымываются, и объем информации становится общим. Моя книга уже вышла в Нью-Йорке, будет выходить в европейских странах. Будут читать интеллигентные люди по всему миру. И это единый класс. И мне хочется думать, что в этом тоже новизна моего подхода, потому что я все время пытаюсь взглянуть на русскую культуру в этой книге как на участницу глобального культурного процесса. Я все время пишу о том, как ту или иную культурную фигуру России XX века оценивают сейчас на Западе. В этом смысле книга – итог моей тридцатилетней жизни на Западе. Я знаю, как на Западе оценивают Платонова, как оценивают Шолохова, как оценивают Бродского. Я иногда улыбаюсь, когда читаю то, что пишут об этом в Москве. Они не очень информированы в этой части. Но моя книга и в этом отношении, может быть, пойдет на пользу.
- Книга уже вышла в Нью-Йорке. Какие отклики вы уже о ней получили?
- Она вышла буквально неделю назад. Хороший отклик уже появился в «Los-Angeles Times»: «Книга Соломона Волкова – это идеальный путеводитель, в то же время тонкий и нюансированный, по богатой и сложной русской культуре, ее великолепию, противоречиям, достижениям и трагедиям на протяжении всего XX века. Эта книга празднует свободу, либерализм и гуманизм – все, что есть наиболее ценного в русской культуре».
Я хочу, чтобы и для российской аудитории моя «История…» стала таким путеводителем. Я не вижу перед собой отдельно интеллигентного российского читателя и интеллигентного западного читателя. Передо мной просто интеллигентный человек, который хочет узнать, что происходило в культуре XX века. А эта книга первая в своем роде, на любом языке, включая русский. Есть достаточное количество книг и исследований, которые посвящены тому или иному аспекту русской культуры, их число необъятно, и оно все время увеличивается. Но вот такой всеобъемлющей книги, которая интегрировала бы абсолютно все аспекты культуры XX века, т.е. не только литературу, но и музыку, балет, театр, изобразительное искусство, кино, не было еще никогда. Это первый опыт такого рода. Если человек захочет с высоты птичьего полета взглянуть на то, что происходило во всех абсолютно областях русской культуры, то он тогда обратится к моей книге. Как говорил американский писатель Эмерсон, история – это биография. Вот это принцип, ведущий для меня. Я всегда старался показать культурную историю через живых людей, через их портреты, через их биографии, чтобы читатели представляли себе не только абстрактные процессы, но и то, какие люди их осуществляли, как это все было в реальной жизни, каковы были их увлечения, страсти и недостатки. Я достаточно остро пишу и о каких-то личных свойствах и недостатках, которые были присущи тому или иному деятелю русской культуры, не идеализирую их. По этому принципу я писал и такие свои книги, как «История культуры Санкт-Петербурга», «Шостакович и Сталин».
Все это, как мне представляется, эту книгу сделает увлекательной, особенно для молодежи.
- Вы все время говорите про нашу культуру, называя ее русской. А сегодня многие используют определение «российская» вместо «русская» – из соображений толерантности. А чем объясняется ваш выбор?
- Почему-то словосочетание «русская культура» стало почти таким же пугалом, как и слово «патриот». И мне это представляется глупым, потому что культура России есть русская культура. Я не хочу здесь отделять вклад Мандельштама, Пастернака или Бабеля - как вам известно - евреев от вклада таких коренных русаков, как Платонов, Филонов или Цветаева. Если бы вы спросили Мандельштама, работает он для русской или российской культуры, он бы рассмеялся. Он себя ощущал частью русской культуры. Ему было бы дико, если бы вдруг стали размещать его или Пастернака вот по таким полочкам. Я думаю, Бродскому, которого я хорошо знал, и мою книгу диалогов с которым «Эксмо» тоже опубликовало, было бы дико услышать, что он не русский, а русскоязычный поэт. Конечно, Бродский себя ощущал русским поэтом и был государственником, как сейчас любят говорить, в высшей степени. Бродский был одним из последних имперских поэтов. Знаете, у Маяковского есть такие строчки: «Я себя под Лениным чищу». И они потом так иронически употреблялись в наших московских диссидентских разговорах. Так вот Бродский себя под Державиным чистил, равнялся на него. Он написал стихи памяти Жукова, ориентируясь на стихи Державина памяти Суворова. Это был для него высокий образец. Так что я без каких-либо оговорок употребляю слова «русская культура». «Российская» – это понятно, это все политкорректно, но стилистически это звучит для меня громоздко.
- Вы сказали, книга вышла в Нью-Йорке. А на каком языке она была написана изначально? И кто переводил?
- Я пишу все свои книги по-русски. И все мои книги переводила одна и та же замечательная переводчица Антонина Буис, мама которой была известной русской художницей. Антонина одинаково свободно владеет и русским, и английским языком. Мы с ней работаем уже больше тридцати лет в одной команде, что называется.
- А как вы для себя определяете такое понятие, как глобализация культуры, которая происходит сегодня, и какие ее тенденции можете проследить в культуре прошлого века?
- Есть такая вещь, как глобальный культурный рынок. И стесняться этого слова так же нелепо, как стесняться слова «русский». Потому что это реальность. Культура обладает замечательными высокодуховными качествами, тем не менее она продается и покупается. Тому свидетельством громкие художественные аукционы последнего времени, на которых картины, кстати, русских художников, о которых как о предметах купли-продажи мало кто думал еще 20 лет назад в России, сейчас идут по миллионным ценам. Все это происходило на моих глазах. Я еще помню реакцию на первый аукцион Сотбис в 1988 году в Москве, когда картины Гриши Брускина ушли по небывалым ценам. Как оказалось, картину можно продать за большие деньги. И многие художники испытали шок. Но с тех пор, мне кажется, люди к этому привыкли. Это, как я уже сказал, реальность. Я хочу подчеркнуть также, что я отнюдь не являюсь сторонником той теории, по которой то, что не пользуется успехом на глобальном рынке, не обладает художественной ценностью, отнюдь. Мне достаточно вспомнить произведения, которые для любого русского культурного человека и для меня, в частности, являются священными. Это поэты Баратынский, Тютчев и Фет. Я всех трех считаю великими поэтами, они мои любимые. На Западе о них мало кто слышал, но от этого их художественная ценность нисколько не умаляется. То же самое и сегодня. Если человек не завоевал место на глобальном рынке, это не значит, что его произведения не обладают существенной культурной ценностью, отнюдь. Каждая культура имеет какие-то свои замечательные произведения, которые не выходят на мировой рынок. Но то, как культурное достижение воспринимается в общем мировом контексте, это приходится учитывать. Это неизбежно. Хотя это очень и очень болезненный процесс, как я вижу из моего общения с моими друзьями из России. Потому что люди еще все-таки не научились принимать во внимание, как то или иное явление принимается в Париже, Лондоне или Нью-Йорке. Для меня, поскольку я живу в Нью-Йорке, важная точка отсчета – пользуется это успехом в Нью-Йорке или нет, и я это учитываю. Мне поэтому приятно, что практически все мои книги выходили сначала на английском в Нью-Йорке, а потом издавались на всех европейских языках, а также на китайском, японском и корейском. Учитывая, что английский становится медленно, но верно универсальным глобальным языком, а все мои книги выходили сначала на английском, то читательский потенциал превышает ту аудиторию, что была бы у этих работ, если бы они оставались изданными только на русском. То же самое относится к любому другому человеку. Я смотрел прошедшую недавно церемонию вручения «Оскаров» в Лос-Анджелесе, видел интервью с Михалковым. Кажется, гипотетически, если уж брать пример современного патриотического художника, так это Никита Михалков. Большего националиста я не знаю. Настоящий русский барин – естественное его состояние, напрягаться даже не нужно, это у него в крови. Тем не менее, для него очень важно было, он очень волновался, он очень хотел получить «Оскар» за фильм «12», не скрывал этого и, конечно же, огорчился, когда не получил. Между тем, это его четвертая номинация на «Оскар», что уже само по себе огромнейшее достижение. А за фильм «Утомленные солнцем» он получил и сам «Оскар». Он-то как раз знает, что значит быть частью мирового культурного процесса, и является очень успешным игроком на глобальном мировом рынке. Я пишу о Михалкове в этой своей книге. Там вкладка фотографическая, в которой больше семидесяти портретов деятелей современной русской культуры работы моей жены Марианны. На последней странице фотографии трех людей: Солженицын, крупнейшая фигура последнего завершающего периода русской культуры XX века, Никита Михалков и рокер Юрий Шевчук. Достаточно неожиданное соседство рок-музыканта, кинематографиста и великого писателя. Не думаю, что в какой бы то ни было книге они смогут так же сойтись на одной странице. А для меня они все трое – великие представители русской культуры конца XX века. Не в одинаковой степени, может быть, но каждый в своей культурной нише.
- Как раз о деятелях культуры вопрос. Вы – признанный мастер беседы как жанра. А беседы с какими деятелями культуры помогли вам в создании книги?
- Их была не одна сотня. И я их перечисляю в предисловии к своей книге. Среди них большое количество героев этой книги, в первую очередь такие люди, как Шостакович, Бродский, Довлатов, Баланчин, Юрий Любимов, Анатолий Рыбаков, Виктор Шкловский, Георгий Свиридов, Альфред Шнитке, Анна Андреевна Ахматова, знакомство с которой было счастьем моей жизни. Я перечислил только очень небольшую часть тех людей, беседы с которыми невероятно обогатили меня и которые, конечно же, отражены в этой книге.
- А с кем из героев книги вы поддерживаете отношения сейчас?
- Буквально на днях я виделся с Эрнстом Неизвестным, который является одним из видных деятелей русской культуры и, безусловно, присутствует в книге. Затем мой ближайший друг в Нью-Йорке – Гриша Брускин, который тоже в этой книге есть. Если вспоминать, то как минимум человек двадцать из тех, кто так или иначе упоминается в книге, это люди с которыми я регулярно встречаюсь или разговариваю по телефону. Это при том, что, как вы догадываетесь, у меня нет ни компьютера, ни электронной почты, я в этом смысле человек очень старомодный, обхожусь телефоном. Но тем не менее я нахожусь в контакте с очень многими людьми и в Нью-Йорке, и в России. В России я общаюсь с Андреем Битовым, с Владимиром Сорокиным, из следующего поколения, из авангардного лагеря, со Львом Рубинштейном, Владимиром Спиваковым, Валерием Гергиевым, Максимом Шостаковичем.
- А кстати, кого вы еще выделяете для себя из русскоязычных писателей?
- Я могу сказать о конкретном произведении последнего времени, которое на меня произвело неизгладимое впечатление, я считаю его выдающимся достижением. К сожалению, оно хронологически уже не входило в мою книгу. Как ни крути, моя «История русской культуры XX века» заканчивается 2000-м годом, и последнее произведение, о котором говорю, это «Русский ковчег» Александра Сокурова. Но если, может быть, буду когда-то писать продолжение этой книги, то я обязательно скажу вот о чем: «День опричника» Владимира Сорокина. Я считаю, что это его шедевр, и предсказываю этому произведению почетное место в новейшей истории русской культуры.
- А расскажите, пожалуйста, о премии Либерти, в которой вы принимаете такое активное участие. Состоится ли награждение в этом году? Когда станут известны лауреаты?
- В этом году мы будем десятый раз присуждать эту премию. Десять лет – довольно большой срок для независимой премии. Жюри состоит из художника Гриши Брускина, писателя Александра Гениса и вашего покорного слуги. Мы очень горды нашими лауреатами. В прошлом году это были режиссер Алексей Герман, музыкант Владимир Спиваков, поэт и художник Дмитрий Александрович Пригов, который получил ее посмертно. В этом году мы будем вручать премию в Нью-Йорке в легендарном ресторане «Русский самовар». Место уже определено. А имена победителей станут известны осенью, пока держим в секрете.
- Вы подписывали письмо в защиту такой скандально известной выставки, как «Запретное искусство», в Центре им. Сахарова. А как вы думаете, в целом современное искусство в современном мире нуждается в защите или в чем оно нуждается?
- Искусство во всем мире нуждается в защите. Я вам скажу почему. Как ни крути, культура все-таки делится на коммерческую и не коммерческую. На Западе для этого есть четкая категоризация – profit и non-profit. Насколько мне известно, такое четкое деление в России до сих пор не принято. Границы более менее ясны. В коммерческой категории мы можем найти романы из серии бумажного чтива, голливудские блокбастеры, а в категории не приносящей дохода культуры будут авангардные, скандальные произведения и т.д. Я считаю, что этот авангардный сектор необходим для общего здоровья культуры, и он нуждается в защите во всем мире. И поддерживается, и защищается либо государством, как в Европе, либо всякого рода общественными фондами, как в Америке. В США, как вы знаете, государство вообще культуру не финансирует: ни симфонические оркестры, ни оперные театры. Это все из частных источников. В этом смысле я поддерживаю и очень переживаю вместе со многими деятелями культуры, что до сих пор в России не принят закон о меценатстве, который позволил бы российским состоятельным людям те деньги, которые они жертвуют на культуру, списывать с налогов, как это делается в Америке. Это было бы очень хорошо, но почему-то этот закон невероятно долго продвигается в Думе. Поэтому в России я поддерживаю абсолютно все, что помогает этот авангардный сектор удержать на плаву. Он необходим. Каждой культуре необходимы свои возмутители спокойствия, иначе вся культура превращается в один коммерческий талант, а это нехорошо. Вот почему я, в частности, выступил в защиту этой выставки «Запретное искусство».
- В «Истории культуры Санкт-Петербурга» вы пишете не только о классиках – Пушкине, Достоевском, – но и о современных художниках, музыкантах – о Борисе Гребенщикове, Сергее Курехине, Юрии Шевчуке, например. Как вы считаете, какова роль русского рока в современной культуре и в культуре XX века в частности?
- Начнем с того, что лично я грандиозный фан русского рока. В нашей с Марианной квартире русский рок звучит каждый божий день. Репертуар варьируется, но в основном все-таки это те группы, которые завоевали репутацию и славу в 70–80-е годы. Это, конечно, «ДДТ» Шевчука, это «Аквариум» Гребенщикова, это «Аукцыон»… Не забудьте написать его через букву Ы, а не через И! Также слушаем «Звуки Му», которые уже не существуют. Я считаю Петра Мамонова не просто великим рокером в прошлом, но и великим актером в настоящем. Музыка этих групп у нас звучит постоянно. Я считаю, что они сыграли выдающуюся роль в развитии национального самосознания в конце XX века в России. И, по моему мнению, именно рокеры как бы подхватили это знамя социальности и актуальности в музыке, которое находилось в руках таких композиторов, как Шостакович. Он был одним из последних отечественных композиторов, который в своей музыке отражал важные для общества темы. А после Шостаковича разговор в музыке о важных и наболевших вопросах перешел именно к рокерам. Поскольку я по образованию музыкант, то в отличие от очень многих я могу профессионально судить о качестве музыки наших лучших отечественных рокеров. Я могу сказать, что оно великолепно. Обычно говорят, что русский рок – это замечательные тексты, с чем я согласен, но это и замечательная музыка. На мой взгляд, «Черный пес Петербург», песня Юрия Шевчука, – гимн нашей культурной столице, он может быть поставлен в один ряд с лучшими достижениями Глинки, Мусоргского, Шостаковича, Свиридова. Это находится на таком музыкальном уровне. Место русского рока, о котором я тоже пишу и в этой книге, огромно в истории русской культуры конца XX века и еще до сих пор по-настоящему не оценено. Некоторые встречают с недоверием такие мои заявления о русском роке, а для меня это абсолютная истина, и я буду очень доволен, если благодаря моей истории культуры дело сдвинется с мертвой точки и люди начнут воспринимать рок-музыку как составную часть культуры, а не как нечто маргинальное, как волосатых панков. Это великое явление, и оно является интегральной частью мейнстрима на сегодняшний день.
- Работаете ли вы над новой книгой? Какой теме она будет посвящена?
- Я про творческие планы ничего никогда не говорю, потому что когда-то в юности один раз обжегся со своими широковещательными планами. Мне казалось, что все абсолютно уже заметано, и я неосторожно начал хвастаться. И ничего не получилось. И тогда на всю последующую жизнь я зарекся говорить о творческих планах. Я начинаю говорить о своем следующем проекте, когда он уже закончен, и не ранее того. Я живу и дышу русской культурой. Я завидую тем людям, которые могут сегодня писать книгу о египетском фараоне, завтра о Наполеоне, послезавтра об Иване Грозном. Я так не могу, не умею. Я могу писать только о том, чем жил всю свою жизнь. Поэтому, конечно, о чем бы следующая книга ни была, она будет о русской культуре. Это я могу сказать точно. А о чем именно, об этом мы с вами поговорим, когда она будет закончена.
- Не намерены ли вы в ближайшее время приехать в Россию? Например, чтобы вручить премию лауреатам лично?
- Я был в России минувшей осенью. Как раз имел удовольствие лично вручать нашу премию «Либерти» Владимиру Спивакову, моему однокласснику. Для меня этот визит был очень волнующим, впрочем, как и все мои визиты в Москву и Ленинград. Пардон, Петербург! Я бываю в России, но не так часто, как хочется. Хочется чаще, и надеюсь, что будут для этого оказии.
Краткая биографическая справка
Соломон Волков – историк русской культуры, живет в Нью-Йорке, родом из Риги. Родился в СССР в 1944 году (Худжанд, Таджикистан), в 1945-м семья вернулась в Ригу. Окончил Ленинградскую консерваторию и аспирантуру при ней. Начал печататься в 15 лет. В Советском Союзе опубликовал более 300 статей и книгу «Молодые композиторы Ленинграда» (1972; с предисловием Дм. Шостаковича). Стал членом Союза композиторов и старшим редактором журнала «Советская музыка» в Москве.
После переезда в США в 1976 году опубликовал записанные им в СССР мемуары композитора Дмитрия Шостаковича. Эта книга, ставшая международным бестселлером, переведена на двадцать с лишним языков. Последовала серия диалогов с титанами русской культуры XX века: балетмейстером Дж. Баланчиным (1985), скрипачом Натаном Мильштейном (1990), поэтом Иосифом Бродским (1998). Эти книги также изданы во многих странах мира.
Волков – автор первой всеобъемлющей «Истории культуры Петербурга с его основания до наших дней» (1995), книги «Шостакович и Сталин» (2004) и первой всеобъемлющей «Истории русской культуры XX века» (2008). Все эти работы также завоевали международный успех и признание.
С 2002 года Соломон Волков является автором «Эксмо». В этом издательстве вышли пять его книг: «Диалоги с Иосифом Бродским» (2002), «Страсти по Чайковскому: Разговоры с Джорджем Баланчиным» (2002), «История культуры Санкт-Петербурга с основания до наших дней» (2002), «Шостакович и Сталин: художник и царь» (2004), «История русской культуры XX века от Льва Толстого до Солженицына» (2008).