Историю коммуналок многие возводят к декабрьскому 1917 года декрету ВЦИК, который назывался «О реквизиции теплых вещей для солдат». Интересно, что в ту зиму, судя по названию, жилищному вопросу вообще придавали значение второстепенное, однако помимо теплых вещей в декрете предписывалось реквизировать и теплые помещения, то есть части квартир у «буржуев».
Однако, строго говоря, коммуналки в Питере существовали чуть ли не с самого его основания. Рабочие бараки, предоставляемые заводчиками выходцам из деревень, чаще всего даже не предусматривали выделение отдельных комнат для семей — каждая семья занимала «угол». И в историческом центре люди жили далеко не только во дворцах и отдельных квартирах. Квартиры во вторых дворах и даже квартиры фасадных этажей занимали мелкие служащие, кустари, прислуга и «бедные студенты» наподобие Раскольникова. Эти квартиры сдавались «покомнатно», так что тоже были коммуналками в своем роде.
Не был чужд такой практики и Запад. Почитайте западную литературу позапрошлого века — ведь именно комнаты, а не квартиры снимают там не очень богатые и одинокие люди. Причем вполне интеллигентных профессий. Кстати, если уж присмотреться, кем был для доктора Ватсона Шерлок Холмс? Не больше и не меньше как коммунальным соседом! Помните страхи несчастного доктора, который подозревал своего соседа в связях с криминальным миром, пока не убедился в том, что мистер Холмс — сыщик?
И все-таки советская коммуналка всегда была чем-то особым, а уж коммуналка питерская и подавно. В 1990 году в Ленинграде 45% семей, или 34% населения, проживали в коммунальных квартирах — это было неизмеримо больше, чем в любом другом городе страны. Сейчас этот процент меньше, однако риэлтеры отмечают, что активность на рынке «малой недвижимости» не идет на спад, так что вряд ли в скором времени феномен коммунальной квартиры исчезнет. Что и дало право некоторым специалистам по вопросам недвижимости назвать Санкт-Петербург «коммунальной столицей России».
На днях сосед мой Леша остановил меня в коридоре с такой речью:
— Я тут живу полгода, и у меня сложилось впечатление, что вы тут все козлы.
Я ответила ему честно:
— Знаешь, у меня тоже.
Касалось это в том числе и самого Леши, и он это прекрасно понял, с негодованием провозгласив в пространство абстрактную жалобу:
— Ну что за отношения здесь, я просто обалдеваю!
С этим тоже пришлось согласиться: отношения никудышные, хотя, с моей точки зрения, сам Леша приложил к этому усилия просто титанические. Вероятно, с его точки зрения все выглядело иначе: наверное, он считал, что именно он-то все старается исправить...
Мы — коммуналка «нового разлива»: не та классическая питерская коммуналка, расположенная в аварийном доме с высокими потолками, украшенными лепниной, в грязи и запущенности которой все еще продолжает витать дух дореволюционного Петрограда. Некогда в такие вот бывшие барские покои въезжали «подселенцы» — робкие и грубые одновременно, — усвоившие от большевистских агитаторов, что отныне все равны, и кухарка по закону социальной справедливости должна вселиться в комнаты господ. Нет, у нас с Лешей ситуация иная: нас свели в одной квартире малогабаритной «хрущобы» не беспощадные большевистские декреты, а не менее беспощадные законы рыночной экономики.
Все было очень просто: дикий рост цен на недвижимость к концу прошлого года отнял как у меня, так и у Лешиной мамы надежду на приобретение однокомнатной квартиры, и мы, не зная друг друга, но руководствуясь одними и теми же соображениями, не раздумывая, вложили имевшиеся средства в то, что подвернулось под руку. А комната в малонаселенной квартире недалеко от метро — это уже кое-что. Лишь позже обнаружилось, насколько жутко не подходят для коммуналок эти несчастные хрущевские пятиэтажки, в которых стены будто из картона — даже чих за стеной слышен...
И тоже только потом выяснилось, что, совершая свою полюбовную сделку, Лешина мама и Тамара, продавшая ей одну из своих двух комнат, имели в виду совершенно разные вещи. Тамара обещала, что уйдет жить к новому мужу, а в комнате останется только ее дочь — восемнадцатилетний ангел во плоти Леночка. Однако оказалось, что при этом Тамара весь рабочий день с десяти до семи собирается проводить на Леночкиной жилплощади, так как здесь у нее по совместительству офис. Своим малым бизнесом Тамара и ее новый муж пытаются заработать наконец на квартиру. Что ж, флаг бы в руки, если бы не хамский характер дражайшей Томы...
В свою очередь Тома никак не ожидала, что в проданную ею комнату Валя въедет не сама, а поселит взрослого сына, инвалида первой чеченской кампании, да еще с девушкой. Так что за истекшие полгода все переругались вусмерть, а Леше разбили личную жизнь, потому что между молотом и наковальней оказалась именно Лешина Наташа, студентка последнего курса, готовившаяся получить диплом по специальности «социальный психолог».
Уж не знаю, хороший ли у нее получился диплом в теории, но на практике как социальный психолог Наташа явно не состоялась. На ее робкий лепет: «Но мы же настроены позитивно...» Тамара, уперев руки в боки, изрыгала потоки грязи. Ученые слова на нее действовали как красная тряпка на быка. Так что, получив диплом, Наташа предпочла уехать к родителям в свой родной сибирский город и возвращаться, судя по всему, не собирается.
Дело, наверное, было не только в кознях Тамары — ведь настоящая любовь победила бы все препятствия! Но сам Леша в отличие от своей подружки предпочитал в выражениях не церемониться и объяснялся преимущественно при помощи ненормативной лексики. Причем зачастую очень громко и очень поздно ночью... Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
Специалисты по торговле недвижимостью не обнадеживают. По их данным, количество коммуналок снова начнет расти. В середине 1990-х был бум расселения «перспективных» коммунальных квартир в центре города, однако считается, что он уже идет к концу. Потому что самые хорошие квартиры из числа бывших барских покоев уже разобраны состоятельными людьми, а от оставшихся подобных квартир «тугие кошельки» сейчас отвлекает бурное строительство элитных домов. Так что старые дома в центре перестали представлять для них исключительный интерес — пришла мода на элитные окраины. Расселиться самим для большинства остающихся почти нереально: легальных путей заработать на квартиру немного, все они узки и тернисты, и пройти по ним дано лишь самым сильным.
Кстати, мне в этой склоке тоже не повезло. Мне досталась комната, которая в нашей «трешке» в предыдущие три года принадлежала семье переселенцев с Урала. И Тамара предпочла выплеснуть на меня все свои действительные и мнимые обиды, скопившиеся в ней против предыдущих хозяев.
Кроме того, в сумятице выяснения отношений между «кланом Вали» и «кланом Томы» я почему-то оказывалась ответственной за горы грязи, принесенные табунами бесцеремонных друзей ангела во плоти Леночки. Нет, я, конечно, понимаю, что Леночка таким образом защищалась от табунов не менее бесцеремонных друзей Леши...
Самым неприятным, однако, было то, что в пылу войны «кланы» стали таскать друг у друга продукты из шкафов и холодильников (исключительно из вредности, ибо проблем с пропитанием нет ни у тех, ни у других), а поскольку я-то лично предпочитаю шкафов и холодильников на кухне не держать, то подозрения какое-то время упорно падали на меня. Не обошлось и без подозрений в связях с криминальным миром...
Ах, именно в эти дни довелось мне выслушивать рассказ правнука нашего национального гения, его единственного прямого потомка по мужской линии Дмитрия Андреевича Достоевского, выросшего в послевоенной питерской коммуналке и прожившего в ней до двадцати пяти лет! И с какой же завистью слушала я его рассказ.
Некогда квартира, в которой вырос Дмитрий, принадлежала племяннику писателя Андрею Андреевичу Достоевскому, ушедшему из жизни еще в 1930-х годах после полутора лет каторжных работ на Беломорканале. Шестикомнатная старая квартира ученого была, разумеется, в свое время «уплотнена», но вспоминая свое детство, Дмитрий Андреевич считает, что им бесконечно повезло с соседями. Когда в 1970 году Достоевским все же дали отдельную квартиру, то соседи искренне плакали, прощаясь с ними. Позже он понял, откуда в этих людях была природная порядочность и искренняя душевность: они были выходцами из староверческой деревни.
Конечно, не всем так везло. Приходилось мне бывать и в таких коммуналках, интриги и дрязги в которых стократно превышали их дилетантский уровень в нашей несчастной хрущевской «трешке». А в Интернете можно раскопать леденящие душу истории о том, как люди пробиваются к месту своего проживания лишь в сопровождении участкового милиционера и даже продать свою комнату без помощи участкового не в состоянии — их с потенциальными покупателями попросту не пускают в квартиру.
Там же можно найти утверждение специалистов, что в Питере нынче вообще развивается изощренная психологическая система «выживания слабых» из квартир (в основном это касается пожилых одиноких людей). Так что наш вариант еще не худший — каждый может постоять за себя, хотя каждый делает это в меру своей испорченности.
И сейчас я понимаю, что, похоже, нет ничего более постоянного, чем временное. Мы все будем принуждены к сосуществованию в этом мире, который «придуман не нами». Утешить тут может разве что туманный постулат мистиков насчет того, что все жизненные передряги даются нам для того, чтобы мы чему-то научились. Так что, вероятно, нам следует научиться джентльменской корректности Шерлока Холмса и доктора Ватсона, чтобы разобраться наконец, кто есть кто и как должен вести себя с соседом истинный джентльмен...
Впрочем, сейчас я вновь слышу в коридоре раздраженный голос Тамары, а вечером в пятницу всенепременно за стеной до глубокой ночи будет раздаваться чистейший русский мат в Лешином исполнении. И у меня возникают тоскливые сомнения в том, что высшим силам дано научить нас чему-то доброму и светлому именно таким образом.